Должник - Страница 91

– Поход – это мой образ жизни, а не периодическое занятие. А чередование настроений присуще каждому человеку. Я – человек. Что бы по этому поводу… даже я сам иногда ни думал. – Орел специально говорил тихо, будто боясь потревожить безмятежно плывущие по воздуху точечки снега.

– А когда ты в последний раз влюблялся? Был с женщиной? – Голос Реверса звучал так же тихо, в тон. Они, словно два заговорщика, перешептывались у укромного костра, затерянного в ночном лесу.

– А ты?..

Судя по тому, что Реверс не ответил и оторопел, Орел поставил его в тупик. Взгляд его застыл, лицо в проеме шлема с поднятым забралом стало каменным. Напарник переваривал встречный вопрос, что-то в его памяти ворочалось, тяжело и неподъемно…

– Ладно, я спать, – совсем другим тоном, отстраненно, бросил он, переместился к своему спальнику, закоконился и отвернулся, оставив Орла прозябать в ночи в одиноком созерцании костра.

* * *

Кошмар, опять кошмар. Вязкий, чернильный, всепоглощающий. Иначе вскрик просыпающегося не был бы настолько отчаянным и не захлебнулся бы, резко оборвавшись на высокой ноте.

Реверс, вновь выброшенный из неспокойного, мягко говоря, сна в явь у костра, на удивление безмятежную, вернулся к Орлу, по-прежнему сидящему рядом с огнем.

– Я даже не запомнил, что мне снилось, – даже как-то извинительно произнес Реверс. – Только ощущение ужаса…

Орел молчал. Сейчас лучше не отвечать, это лишнее, но ни в коем случае не следует казаться равнодушной скалой, которую ничто из сказанного Реверсом не колышет. Перестараться нельзя, пусть у Реверса не проходит желание общаться и делиться чем-то. Хоть собеседник и не отвечает, от него непременно должно исходить внутреннее тепло, вызывающее у Реверса расположение на некоем душевно-химическом уровне.

– Тебя когда-нибудь мучали кошмары? – Реверса волновала в первую очередь, естественно, наиболее актуальная для него тема. – Ты боялся того, что с тобой происходит во сне?

Тема о взаимопроникновении внешнего и внутреннего. Явь и сны, сознательное и подсознательное – что может более полно раскрыть двойственную сущность человека, его взгляды на подноготную бытия и степень его соприкосновения с высшими, невыразимыми материями…

– Я ничего не боюсь. – Орел отвечал веско, уверенно. Между фразами делал большие паузы-пробелы, чтобы дать собеседнику больше времени внять услышанному. – Есть просто сны. Может, кто-то счел бы их неприятными. Даже пугающими. Но, видишь ли, я отношусь ко всему созидательно. Учиться стоит всему, даже тому, что никогда не понадобится. Ты тоже поймешь. Если хватит времени.

Ответы Орла были одновременно четкими и не исчерпывающими. Они содержали самую суть и при этом почти не несли в себе конкретной информации. Пусть Реверс думает, анализирует, любителю задаваться вопросами должно понравиться.

– Тебе доводилось жить в большом городе? Обычном, человеческом… В смысле, вон там. – Реверс неопределенно махнул куда-то в сторону, подразумевая «за Периметром».

– Мне так долго незачем было вспоминать, что было до того, как я совершил первый зонный рейд, что я перестал вспоминать. Давно это было. Я уж и не упомню, в каком городе жил.

И это было почти правдой.

– Как? Ты не помнишь малую родину?! Место, где появился на свет и вырос?

Орел ничего не сказал о месте рождения. Вместо этого сообщил:

– Я не жил, но проездом бывал в мегаполисах. В Нью-Йорке был, в Сеуле, например, в Лос-Анджелесе, Париже, Новосибе…

– А собака-то у тебя была? – задал неожиданный вопрос новый напарник. Парадоксально, но чуть ли не самый человечный из всех возможных.

Орел нахмурился, без дураков напрягая память. Реверс при этом мог решить, что он раздумывает, как бы осадить собеседника, как он уже делал в прошлый раз.

Действительно, а была ли собака? Название мрачно-красивого города, в котором родился, хмурого и вечно сырого, воздвигнутого по прихоти деспота, одержимого собственной вседозволенностью, на болотах и на костях погибших строителей, он-то помнил на самом деле, но вот события, наполнявшие период «выроста», скрывались под толстенными наслоившимися пластами последующих периодов, каждый из которых вполне можно воспринимать как целую отдельную жизнь. И главное, у него не имелось никаких точных фактов, подтверждающих, что этот город – тот самый, в котором он родился. Пусть названия у них и одинаковые.

А вот собака была, вспомнил Орел.

Какая-то чересчур долгая ночь выдалась. Но ничего, ведомому полезно, на контрастах доходчивей учатся.

– Собаку звали Грета. Недолго была, совсем молодая пропала, но я к ней так привязался, что потом больше не было собак. Единственный способ не терять – это не привязываться.

– Э-эх, – вздохнул Реверс, – если бы люди этот способ не забывали, когда привяз…

– Кофе, что ли, заварим? – предложил Орел, уводя от темы.

– Давай. Я уже спать точно не буду.

Напиток получился горький, резкий. Он проливался внутрь неоднородной, обесцвеченной массой; болтался в кружке, крепкий, с толикой пены поверх черной густоты.

В этих переливах, в отсветах пламени костра, в колыхании мрачной кофейной жидкости в недрах кружки Орлу почудились отблески утраченной судьбы, прожитой в совсем другой Зоне и с другими чувствами к ней… Разбуженное вопросами напарника, не забытое, а всего лишь загнанное в подсознание феерическое прошлое преследовало его, насмехалось, чудилось, и ничего не оставалось, кроме как насильно выбросить из мыслей то, что уже не сбудется.